ИБ: Приезжаю я, значит, в ОВИР. Мусор стоит, отпирает дверь.
Вхожу. Естественно, никого. Прохожу в кабинет, где сидит полковник, все
нормально. И начинается такой интеллигентный разговор про дела и погоду,
пока я не говорю:

- Вы ведь меня, наверное, не про погоду вызвали разговаривать? (Хотя
понятия не имею, зачем я им нужен!) Полковник говорит:

- Вы, Иосиф Александрович, получали вызов из Израиля?

- Да, получал. И даже не один вызов, а целых два, если уж на то пошло.
А, собственно, что?

- А почему вы этими вызовами не воспользовались?

- А с какой стати я ими буду пользоваться ? Прежде всего, я не знаю, от
кого они, а затем... Вы вот меня не пустили ни в Чехословакию, ни в Италию,
хотя меня туда тоже приглашали.

- Значит, вы не подали заявления на выезд, потому что предполагали, что
мы вас в Израиль не выпустим?

- Ну коли вы меня спрашиваете об этом - да, предполагал, что не
выпустите. Но это было совершенно ни первой, ни последней причиной.

А полковник этот танец, вокруг да около, продолжает и задает такой
заинтересованный вопрос:

- Ну а какая же, скажем, была первая из причин?

- Ну Господи - любая! Прежде всего: чего мне там делать, в Израиле, в
конце-то концов? В гости съездить я бы не отказался, но насовсем? У меня тут
свои дела...

И вдруг разговор поворачивается очень быстро и полковник говорит,
оставляя всех этих "Иосиф-Алексанычей" позади:

- Ну вот что, Бродский! Мы сейчас вам выдадим анкеты. Вы их заполните.
В течение самого ближайшего времени мы рассмотрим ваше дело. И сообщим вам
об его исходе.

А дело происходит, между прочим, в пятницу, если я не ошибаюсь.
Появляется дама и приносит анкеты. Я говорю:

- Вы знаете, я лучше эти анкеты возьму с собой и заполню их дома.

- Нет, вы заполните их сейчас. Здесь.

Я начинаю эти анкеты заполнять, и в этот момент вдруг все понимаю.
Понимаю, что происходит. Я смотрю некоторое время на улицу и потом говорю:

- А если я откажусь эти анкеты заполнять? Полковник отвечает:

- Тогда, Бродский, у вас в чрезвычайно обозримом будущем наступит
весьма горячее время.

Это точная цитата... И я думаю: ну, значит, опять - то ли дурдом, то ли
тюрьма... И не страшно это нисколько, но уж больно скучно. Вызов из Израиля
они положили передо мной. Смотрю - он от Иври Якова. Что означает, вероятно,
Еврей Яков, да? Я спрашиваю: "Какую писать степень родства?" Полковник
говорит: "Пишите - внучатый племянник". Я пишу - "внучатый племянник". Он
говорит: "Если что, мы вам деньгами поможем". Я отказываюсь, заполняю эти
анкеты и ухожу. Это, как я уже говорил, пятница, шесть или семь часов
вечера. В понедельник утром раздается телефонный звонок "Иосиф
Александрович, мы рассмотрели ваше заявление на выезд в Израиль. По нему
принято благоприятное решение. Зайдите оформить документы на выезд и
принесите свой паспорт". Вот так все это произошло, поскольку уж вы меня
спросили об этом.

СВ: А почему они так торопились от вас избавиться?

ИБ: Объективно, я думаю, у них было два или три соображения.
Главное, в это время Никсон должен был приехать в Москву. А у меня к тому
времени уже существовала репутация на Западе. То есть какая она там была -
репутация! Но тем не менее, до известной степени...

СВ: Но они, кажется, все равно не успели выставить вас до
приезда Никсона?

ИБ: Да, хотя очень старались. Потому что звонили они мне в
понедельник, а уже в среду мне были выданы все бумаги. И я должен был
поставить визы и выматываться. Но тут я стал упираться:

- Нет, не могу, у меня дел много, вот архив должен привести в порядок..

- Да какой там архив?

- Я понимаю, что весь мой архив у вас, но тем не менее... И вообще, 24
мая мой день рождения, я хочу его отметить с родителями.

- Какая же ваша дата?

- Ну где-нибудь в конце августа, во второй половине сентября...

- Нет, это исключено!

- Ну хотя бы в середине июля! Раньше я никак не смогу. Они отвечают:

- Четвертое июня - последнее число.

А это, представьте себе, 15 или 16 мая! Я говорю:

- А в противном случае?

- Не забывайте, что вы уже сдали свой паспорт. Без паспорта житье у вас
будет очень трудное...

СВ: И все-таки, высылка, да еще такая срочная, в тот период была
довольно-таки необычной акцией. Вы когда-нибудь пытались понять, что за ней
стояло?

ИБ: Вы знаете, я об этом не очень много думал, по правде
сказать. Пытаться представить себе их резоны, их ход мысли - мне это
совершенно неохота. Потому что направлять свое воображение по этому руслу
просто не очень плодотворно. К тому же многого я не знал. Но кое-что я
выяснил, когда приехал в Москву ставить эти самые визы. Вам будет интересно
узнать.

СВ: Я весь внимание...

ИБ: Приезжаю я, значит, в Москву поставить эти самые визы и,
когда я закруглился, раздается телефонный звонок от приятеля, который
говорит:

- Слушай, Евтушенко очень хочет тебя видеть. Он знает все, что
произошло.

А мне нужно в Москве убить часа два или три. Думаю: ладно, позвоню.
Звоню Евтуху. Он:

- Иосиф, я все знаю, не могли бы вы ко мне сейчас приехать? Я сажусь в
такси, приезжаю к нему на Котельническую набережную, и он мне говорит:

- Иосиф, слушай меня внимательно. В конце апреля я вернулся из
Соединенных Штатов...

(А я вам должен сказать, что как раз в это время я был в Армении.
Помните, это же был год, когда отмечалось 50-летие создания Советского
Союза? И каждый месяц специально презентовали какую-либо из республик, да?
Так вот, для журнала "Костер", по заказу Леши Лифшица, я собирал армянский
фольклор и переводил его на русский. Довольно замечательное время было,
между прочим...)

Так вот, Евтух говорит:

- Такого-то числа в конце апреля вернулся я из поездки в Штаты и
Канаду. И в аэропорту "Шереметьево" таможенники у меня арестовали багаж!

Я говорю:

-Так.

- А в Канаде в меня бросали тухлыми яйцами националисты! (Ну все как
полагается - опера!) Я говорю:

-Так.

- А в "Шереметьево" у меня арестовали багаж! Меня все это вывело из
себя и я позвонил своему другу...

(У них ведь, у московских, все друзья, да?) И Евтух продолжает:

-...позвонил другу, которого я знал давно, еще с Хельсинкского
фестиваля молодежи.

Я про себя вычисляю, что это Андропов, естественно, но вслух этого не
говорю, а спрашиваю:

- Как друга-то зовут?

- Я тебе этого сказать не могу!

- Ну ладно, продолжай.

И Евтушенко продолжает: "Я этому человеку говорю, что в Канаде меня
украинские националисты сбрасывали со сцены! Я возвращаюсь домой - дома у
меня арестовывают багаж! Я поэт! Существо ранимое, впечатлительное! Я могу
что-нибудь такое написать - потом не оберешься хлопот! И вообще... нам надо
повидаться! И этот человек мне говорит: ну приезжай! Я приезжаю к нему и
говорю, что я существо ранимое и т.д. И этот человек обещает мне, что мой
багаж будет освобожден. И тут, находясь у него в кабинете, я подумал, что
раз уж я здесь разговариваю с ним о своих делах, то почему бы мне не
поговорить о делах других людей?"

(Что, вообще-то, является абсолютной ложью! Потому что Евтушенко - это
человек, который не только не говорит о чужих делах - он о них просто не
думает! Но это дело десятое, и я это вранье глотаю - потому что ну чего уж!)

И Евтушенко якобы говорит этому человеку:

- И вообще, как вы обращаетесь с поэтами!

- А что? В чем дело?

- Ну вот, например, Бродский...

- А что такое?

- Меня в Штатах спрашивали, что с ним происходит...

- А чего вы волнуетесь? Бродский давным-давно подал заявление на выезд
в Израиль, мы дали ему разрешение. И он сейчас либо в Израиле, либо по
дороге туда. Во всяком случае, он уже вне нашей юрисдикции...

И слыша таковые слова, Евтушенко будто бы восклицает: "Еб вашу мать!".
Что является дополнительной ложью, потому что уж чего-чего, а в кабинете
большого начальника он материться не стал бы. Ну, на это мне тоже плевать...
Теперь слушайте, Соломон, внимательно, поскольку наступает то, что
называется, мягко говоря, непоследовательностью. Евтушенко якобы говорит
Андропову:

- Коли вы уж приняли такое решение, то я прошу вас, поскольку он поэт,
а следовательно, существо ранимое, впечатлительное - а я знаю, как вы
обращаетесь с бедными евреями...

(Что уж полное вранье! То есть этого он не мог бы сказать!)

-...я прошу вас - постарайтесь избавить Бродского от бюрократической
волокиты и всяких неприятностей, сопряженных с выездом.

И будто бы этот человек ему пообещал об этом позаботиться. Что, в
общем, является абсолютным, полным бредом! Потому что если Андропов сказал
Евтуху, что я по дороге в Израиль или уже в Израиле и, следовательно, не в
их юрисдикции, то это значит, что дело уже сделано. И для просьб время
прошло. И никаких советов Андропову давать уже не надо - уже поздно, да? Тем
не менее я это все выслушиваю, не моргнув глазом. И говорю:

- Ну, Женя, спасибо. Тут Евтушенко говорит:

- Иосиф, они там понимают, что ты ни в какой Израиль не поедешь. А
поедешь, наверное, либо в Англию, либо в Штаты. Но коли ты поедешь в Штаты -
не хорони себя в провинции. Поселись где-нибудь на побережье. И за
выступления ты должен просить столько-то...

Я говорю:

- Спасибо, Женя, за совет, за информацию. А теперь - до свидания. Евтух
говорит:

- Смотри на это как на длинное путешествие... (Ну такая хемингуэевщина
идет...)

- Ладно, я посмотрю, как мне к этому относиться...

И он подходит ко мне и собирается поцеловать. Тут я говорю:

- Нет, Женя. За информацию - спасибо, а вот с этим, знаешь, не надо,
обойдемся без этого.

И ухожу. Но чего я понимаю? Что когда Евтушенко вернулся из поездки по
Штатам, то его вызвали в КГБ в качестве референта по моему вопросу. И он
изложил им свои соображения. И я от всей души надеюсь, что он действительно
посоветовал им упростить процедуру. И я надеюсь, что моя высылка произошла
не по его инициативе. Надеюсь, что это не ему пришло в голову. Потому что в
качестве консультанта - он, конечно, там был. Но вот чего я не понимаю - то
есть понимаю, но по-человечески все-таки не понимаю - это почему Евтушенко
мне не дал знать обо всем тотчас? Поскольку знать-то он мне мог дать обо
всем уже в конце апреля. Но, видимо, его попросили мне об этом не говорить.
Хотя в Москве, когда я туда приехал за визами, это уже было более или менее
известно.

СВ: Почему вы так думаете?

ИБ: Потому что такая история там произошла. Ловлю я такси около
телеграфа, как вдруг откуда-то из-за угла выныривает поэт Винокуров.

- Ой, Иосиф!

- Здравствуйте, Евгений Михайлович.

- Я слышал, вы в Америку едете?

- А от кого вы слышали?

- Да это неважно! У меня в Америке родственник живет, Наврозов его
зовут. Когда туда приедете, передайте ему от меня привет!

И тут я в первый и в последний раз в своей жизни позволил себе нечто
вроде гражданского возмущения. Я говорю Винокурову:

- Евгений Михайлович, на вашем месте мне было бы стыдно говорить такое!

Тут появилось такси. И я в него сел. Или он в него сел, уж не помню.
Вот что произошло. И вот почему я думаю, что в Союзе писателей уже все
знали. Потому что подобные акции обыкновенно происходили с ведома и
содействия Союза писателей.

СВ: Я думаю, это все зафиксировано в соответствующих документах
и протоколах, и они рано или поздно всплывут на свет. Но с другой стороны, в
подобных щекотливых ситуациях многое на бумаге не фиксируется. И исчезает
навсегда...

ИБ: Между прочим, эту историю с Евтушенко я вам первому
рассказываю, как бы это сказать, for the record.

СВ: А как дальше развивались ваши отношения с Евтушенко?

ИБ: Дело в том, что у этой истории были еще и некоторые
последствия. Когда я только приехал в Америку, меня пригласили выступить в
Куинс-колледже. Причем инициатива эта принадлежала не славянскому
департаменту, а департаменту сравнительного литературоведения. Потому что
глава этого департамента, поэт Пол Цвайг, читал меня когда-то в переводах на
французский. А славянский департамент - куда же им было деваться... И мы
приехали - мой переводчик Джордж Клайн и я - сидим на сцене, а представляет
нас почтенной публике глава славянского департамента Берт Тодд. А он был
самый большой друг Евтуха, такое американское alter ego Евтуха. Во всех
отношениях. И вот Берт Тодд говорит обо мне: "Вот каким-то странным образом
этот человек появился в Соединенных Штатах..." То есть гонит всю эту
чернуху. Я думаю: ну ладно. Потом читаю стихи. Все нормально. "Нормальный
успех, стандартный успех" - кто это говорил? После этого на коктейль-парти
ко мне подходит Берт Тодд:

- Я большой приятель Жени Евтушенко.

- Ну вы знаете, Берт, приятель ваш говнецо, да и от вас воняет! И
пересказал ему в двух или трех словах всю эту московскую историю. И забыл об
этом.

Проходит некоторое время. Я живу в Нью-Йорке, преподаю, между прочим, в
Куинс-колледже. Утром раздается телефонный звонок, человек говорит:

- Иосиф, здравствуй!

- Это кто говорит?

- Ты уже забыл звук моего голоса?! Это Евтушенко! Мне хотелось бы с
тобой поговорить!

Я говорю:

- Знаешь, Женя, в следующие три дня я не смогу - улетаю в Бостон. А вот
когда вернусь...

Через три дня Евтушенко звонит и мы договариваемся встретиться у него в
гостинице, где-то около Коламбус Серкл. Подъезжаю я на такси, смотрю - Евтух
идет к гостинице. Замечательное зрелище вообще-то. Театр одного актера! На
нем то ли лиловый, то ли розовый пиджак из джинсы, на груди фотоаппарат, на
голове большая голубая кепка, а в обеих руках по пакету. Мальчик откуда-то
из Джорджии приехал в большой город! Но, главное, это все на публику! Ну это
неважно... Входим мы в лифт, я помогаю ему с этими пакетами. В номере я его
спрашиваю:

- Ну чего ты меня хотел видеть?

- Вот, Иосиф, люди здесь, которые раньше работали на мой имидж, теперь
начинают работать против моего имиджа. Что ты думаешь о статье Роберта
Конквеста в "Нью-Йорк Тайме"?

А я таких статей не читаю и говорю:

- Не читал, понятия не имею.

Но Евтушенко продолжает жаловаться:

- Я в жутко сложном положении. В Москве Максимов меня спрашивает,
получил ли я уже звание подполковника КГБ, а сталинисты заявляют, что еще
увидят меня с бубновым тузом между лопаток.

Я ему на это говорю:

- Ну, Женя, в конце концов, эти проблемы - это твои проблемы, ты сам
виноват. Ты - как подводная лодка: один отсек пробьют...

Ну такие тонкости до него не доходят. Он продолжает рассказывать как
они там в Москве затеяли издавать журнал "Мастерская" или "Лестница", я уж
не помню, как он там назывался, - и уж сам Брежнев дал "добро", а потом все
застопорилось.

Я ему:

- Меня, Женя, эти тайны мадридского двора совершенно не интересуют,
поскольку для меня все это неактуально, как ты сам понимаешь... Тут Евтух
меняет пластинку:

- А помнишь, Иосиф, как в Москве, когда мы с тобой прощались, ты
подошел ко мне и меня поцеловал?

- Ну, Женя, я вообще-то все хорошо помню. И если говорить о том, кто
кого собирался поцеловать...

И тут он вскакивает, всплескивает руками и начинается такой нормальный
Федор Михайлович Достоевский:

- Как! Как ты мог это сказать: кто кого собирался поцеловать! Мне
страшно за твою душу!

- Ну, Женя, о своей душе я как-нибудь позабочусь. Или Бог позаботится.
А ты уж уволь... Тут Евтушенко говорит:

- Слушай, ты рассказал Берту Тодду о нашем московском разговоре...
Уверяю тебя, ты меня неправильно понял!

- Ну если я тебя понял неправильно, то скажи, как звали человека, с
которым ты обо мне разговаривал в апреле 1972 года?

- Я не могу тебе этого сказать!

- Хочешь, на улицу выйдем? На улице скажешь?

-Нет, не могу.

- Чего ж я тебя неправильно понял? Ладно, Женя, давай оставим эту
тему...

- Слушай, Иосиф! Сейчас за мной зайдет Берт и мы пойдем обедать в
китайский ресторан. Там будут мои друзья и я хочу, чтобы ты ради своей души
сказал Берту, что ты все-таки меня неправильно понял!

- Знаешь, Женя, не столько ради моей души, но для того, чтобы в мире
было меньше говна... почему бы и нет? Поскольку мне это все равно...

Мы все спускаемся в ресторан, садимся и Евтушенко начинает меня
подталкивать:

-Ну начинай!

Это уж полный театр!

Я говорю:

- Ну, Женя, как же я начну? Ты уж как-нибудь наведи!

- Я не знаю, как навести!

Ладно, я стучу вилкой по стакану и говорю:

- Дамы и господа! Берт, помнишь наш с тобой разговор про Женино участие
в моем отъезде?

А он тупой еще, этот Тодд, помимо всего прочего. Он говорит: "Какой
разговор?" Ну тут я опять все вкратце пересказываю. И добавляю:

- Вполне возможно, что произошло недоразумение. Что я тогда в Москве
Женю неправильно понял. А теперь, дамы и господа, приятного аппетита, но я,
к сожалению, должен исчезнуть.

(А меня, действительно, ждала приятельница.) Встаю, собираюсь уходить.
Тут Евтух хватает меня за рукав:

- Иосиф, я слышал, ты родителей пытаешься пригласить в гости?

- Да, представь себе. А ты откуда знаешь?

- Ну это неважно, откуда я знаю.. Я посмотрю, чем я смогу помочь...

- Буду тебе очень признателен.

И ухожу. Но и на этом история не кончается! Проходит год или полтора, и
до меня из Москвы доходят разговоры, что Кома Иванов публично дал Евтуху в
глаз. Потому что Евтух в Москве трепался о том, что в Нью-Йорке к нему в
отель прибежал этот подонок Бродский и стал умолять помочь его родителям
уехать в Штаты. Но он, Евтушенко, предателям Родины не помогает. Что-то в
таком роде. За что и получил в глаз!.


Диалоги с Иосифом Бродским.

==================

The day will come !