Один факт можно установить с полной определенностью: «цивилизационный код» России функционирует иным образом, чем «цивилизационный код» Евро-Атлантики. Банальным уже стало обращение к инвективам в адрес интеллектуального развития послепетровской России, высказанным в первом «Философическом письме» П.Я. Чаадаева: «У нас совсем нет внутреннего развития, естественного прогресса; прежние идеи выметаются новыми, потому что последние не происходят из первых, а появляются у нас неизвестно откуда. Мы воспринимаем только совершенно готовые идеи, поэтому те неизгладимые следы, которые отлагаются в умах последовательным развитием мысли и создают умственную силу, не бороздят наших сознаний. Мы растем, но не созреваем, мы подвигаемся вперед по кривой, т.е. по линии, не приводящей к цели». Потом, спустя почти столетие, те же жесткие формулировки были воспроизведены М.О. Гершензоном в его веховской статье «Творческое самосознание» только применительно к общественной мысли России: «Не поразительно ли, что история нашей общественной мысли делится не на этапы внутреннего развития, а на периоды господства той или другой иноземной доктрины? Шеллингизм, гегелианство, сен-симонизм, фурьеризм, позитивизм, марксизм, ницшеанство, неокантианство, Мах, Авенариус, анархизм, – что ни этап, то иностранное имя». Любопытно, что те же слова звучали более чем убедительно и в позднесоветское время, как раз в тот момент, когда объективно Россия находилась в высшей фазе своей «цивилизационной особости», будучи реально отделена от Евро-Атлантики «железным занавесом». Но и в этот момент российская культура почти во всех ее направлениях жила импульсами извне.

Один из наиболее влиятельных представителей «цивилизационного анализа» исландский социолог Йохан Арнасон писал, что изолированность советского блока от мирового рынка была во многом иллюзорной и скрывала факт постоянных заимствований технологических инноваций из капиталистической системы. Удивительным образом в интеллектуальной жизни и культуре эта зависимость имела еще более вопиющий характер: в философии 1970-х гг. влияние приобретали феноменология, экзистенциализм и логический позитивизм, причудливым образом сочетавшиеся с марксизмом советского толка, все трудности приспособления советского человека к технологической революции и его реакция на «революции сознания» были выражены в «научной фантастике» – жанре, художественно весьма маргинальном и невзыскательном на Западе, но приобретшем философскую глубину и художественную состоятельность в произведениях Лема и братьев Стругацких.

Между тем любое заимствование приводит в России к художественному или реже интеллектуальному взлету в рамках того или иного направления в том случае, когда оно сопровождается желанием в рамках заимствованного стиля выразить какие-то смутно выражаемые в иной форме автохтонные культурные импульсы. Шпенглер назвал такую особенность русской культуры геологическим термином «псевдоморфоза», и этот термин можно с успехом использовать при анализе различных направлений отечественного искусства и отечественной мысли, проигнорировав его несколько пейоративный подтекст.

«Псевдоморфоза» – это неотъемлемая черта русской культуры, и стратегии ее преодоления – либо посредством национальной замкнутости, либо в виде полного игнорирования национального контекста – ведет к творческому бесплодию. И, напротив, всем плодотворным течениям культуры Россия обязана «псевдоморфозному» сочетанию заимствованной чужой – европейской – формы при попытке выразить с ее помощью и в противодействии с ней иным образом якобы невыразимое национальное – часто именно религиозное, православное – содержание. «Псевдоморфозное» сознание стало необходимой предпосылкой возникновения самостоятельной русской философии с ее усвоенным из того же самого «шеллингианства» комплексом «национальной самобытности», те же тенденции мы видим и в русском символизме, и в русской классической музыке, и в русском классическом романе. Причем этот комплекс «особости», или синдром «своеобразия», служит необходимым условием художественной удачи: устрани этот комплекс из романов Толстого и Достоевского, и мы получим средних подражателей Бальзаку, Диккенсу и Виктору Гюго. Стремление же непосредственно вписаться в культурный мир Запада, игнорируя особую «псевдоморфозную» структуру отечественной ментальности, не приводит ни к каким высоким культурным достижениям. Для успеха «псевдоморфозы» необходимо, чтобы «русский символизм» был в первую очередь «русским», а затем уже «символизмом», чтобы и «русская фантастика» с ее нынешним преобладающим имперским пафосом являлась «русской» и даже «православной», и даже «русский рок» в его классические времена, когда к этому течению мог примыкать бард Александр Башлачев, отражал национальную специфику, даже за счет всех атрибутов рока как музыкального жанра.



Подробнее на [aurora.network]

вот этот абзац я уловил [www.howtotrade.ru] мб ща в политике жахнет и снова покатиться было бы збс хорошая вообще статья там и про трампа есть почитайте

Трагедия «псевдоморфозы» состоит в том, что она имеет свои временные пределы: рано или поздно заимствованная форма и якобы автохтонное содержание вступают друг с другом в конфликт, и этот конфликт подрывает веру в возможность выражения одного через другое. Тогда в русской философии появляются «Пути русского богословия», перечеркивающие саму возможность выражения православных идей с помощью приемов немецкой классической философии, русский символизм вытесняется акмеизмом с его установкой на поэтическую технику и простоту образного ряда (без претензий выразить невыразимое), а русский рок вырождается в русский рок-н-ролл, с его подчеркнутой самоиронией к прежним играм рокеров в «национальную идею». Но опять же по мере рефлексии выясняется, что моменты взлета «псевдоморфозы» – это неповторимые мгновения творческой полноты, которые невозможно отвергнуть как заведомую неудачу с объективной, как будто бы более правильной, точки зрения, но при этом и невозможно повторить заново, поскольку прежняя вера в синтез внешней формы и внутреннего содержания разрушилась под воздействием мудрого скепсиса и острой критики – с двух сторон. Сейчас у нас нет столь же мощной «псевдоморфозы», которая бы бросала вызов и национальной замкнутости и национальному нигилизму, и именно это определяет острое чувство недовольства состоянием отечественной культуры, которую на самом деле невозможно спасти никакими государственными или частными инвестициями при отсутствии того чудака, который реально поверит в возможность появления, допустим, особого русского постструктурализма и заразит этой верой других