На Сахалине взяли двоих сторонников ИГ, собиравших бомбу, а в Калининграде арестовали двенадцать членов группировки «Исламский джихад – джамаат моджахедов». Масштаб воистину поражает: исламисты всех сортов проросли от Калининграда до Сахалина. География терроризма совпадает с географией трудовой миграции, и это, конечно, не только об исламе, но ещё и о нашей российской истории.

Это может удивить, но исламизм и связанный с ним исламский терроризм (как метод достижения исламистских идеалов) изобретение ХХ века. Более того, это изобретение второй половины ХХ века. Всегда можно отыскать примеры исламского терроризма в прошлом, как и шариатское устройство общества, но сам концепт исламизма сформирован только в наше время. Исламизм – это набор религиозно-политических убеждений, выстраивающих отношения между культурой, традицией, обществом и государством на основе шариата. Если ислам – это религия, то исламизм – это идеология. Грубо, но примерно верно.

На протяжении столетий ислам вполне успешно конкурировал с христианством (в 1683 году турки с вассалами осаждали Вену), но потом исламский мир во главе с Османской империей попятился назад. Европейский колониализм оказался настолько сокрушающей силой, что от былого величия исламских стран не осталось и следа. К концу XIX века мир оказался поделен, и это деление было отнюдь не в пользу звезды и полумесяца. Именно благодаря колониализму ислам стал политизироваться. Кстати, забавный пример ориентализма: в XIX веке мусульманам приписывалась такие качества как пассивность и смирение, отчего, якобы, и стала возможна их колонизация. Сегодня же всё наоборот – ислам агрессивен и экспансивен, а колонизируются, якобы, мягкотелые христиане.

Первой значимой формой исламского сопротивления стал Джамаль ад-Дин ал-Афгани (1839-1897). Он предложил всем мусульманам объединиться ради сопротивления Западу. Ислам, если уподобить его кораблю, тонет, и пассажиры могут думать либо о личном спасении, либо о спасении корабля. Но если спасать только себя, море всё равно потопит умелых пловцов и разобьёт утлые лодчонки о западные рифы, поэтому нужно объединяться. Причём это панисламское объединение должно было строиться не только на политической, но и на сердечной платформе – ислам ведь очень разный. Зато враг один. Но ал-Афгани человеком был уж очень оригинальным, настолько оригинальным, что откликаясь на лекцию Эрнеста Ренана «Ислам и наука» даже соглашался с тем, что ислам душил ratio и науку, но ему, исламу, просто нужно дать шанс вырасти и раскрыться. Ал-Афгани был слишком просвещён и вполне допускал для своего панисламского проекта некую форму парламентаризма, что и предопределило настороженное к нему отношение со стороны исламских стран.

Следующей вехой стали «египтянине» Хасан ибн Ахмад аль-Банна (1906-1949) и Сейид Кутб (1906-1966). Хасан аль-Банна был идеологом «Братьев-мусульман» и связал воедино политику и ислам: «Если кто-либо скажет вам: “Это политика”, скажите: “Это – ислам, и мы не признаем никакого разделения». Хасан аль-Банна был застрелен неизвестными в 1949 году, когда «Братья-мусульмане» выросли из обыкновенной просвещенческой организации в полумиллионное религиозное движение. Будучи скромным аскетом, Хасан аль-Банна смог с помощью мирного диалога и убеждений (он самолично побывал в большинстве деревень Египта) создать одну из мощнейших исламистких организаций. «Братья-мусульмане» классический пример параллельной социальности, когда активисты выстроили свои культурные и экономические структуры, стоящие поодаль от государственных. Но как таковая радикализация исламистов ещё не произошла. Хоть «Братья-мусульмане» к середине века обзавелись собственными боевиками, сам аль-Банна был против такого пути.

Исламистскую эстафету принял Сейид Кутб. Учитель из Египта чётко сформулировал: нас атакуют не только пушки, но более смертоносное оружие – идеи. Настоящий шок Кутб испытал от посещения США. Он посмотрел на мир иными глазами: мусульмане массово вестернизируются и забывают родную религию. Нужно срочно что-то делать. И Кутб, оттолкнувшись от более вегетарианских идей Мауланы Маудуди, придумал новую концепцию. Системы капитализма и коммунизма, демократии и автократии изобретены людьми. Система ислама изобретена Аллахом. Поэтому людские Системы всегда порочны и греховны, а Система ислама безупречна и не нуждается в каких-либо заимствованиях. Кутб писал, что даже «правильные» мусульманские режимы не могут удовлетворить честного человека, потому что суверенитет должен принадлежать не народу, а Богу. Поэтому нужно бороться и устроить Джихад – не только личное старание в вере, но и Джихад, понимаемый как защита ислама от внешних врагов.

Сейид выстрелил в 60-х, когда исламский мир переживал модернизацию. Учёный выступил против национализмов, всевозможных Насеров, усов и национальных государств, культов личности, светскости, назвав сие джахилией, то есть неверием, доисламским языческим состоянием. За что и был повешен. С тех пор книга Кутба «Вехи на пути Аллаха» стала главным исламистским трудом. Также Кутб написал важную, но неоднозначную, почти раскольную с т.з. многих исламистов работу «Под сенью Корана»,. К самому Кутбу в рядах «Братьев-мусульман» до сих пор отношение весьма неоднозначное.

Дальше пришло время палестинца Абдула Азама (l941-1989). Он взял идею джихада Сейида Кутба, но добавил, что все мусульмане всё равно не объединятся ради отпора Западу, поэтому нужно создать группу радикалов, которые в форме закрытой организации будут отстаивать ценности исламской цивилизации. Нужен крепкий фундамент, на котором будет поставлен просторный исламский дом. Отсюда и знаменитая «Аль-Каида» («фундамент», «основа»).

Что можно вынести из этой краткой справки? То, что исламизм – это реакция проигравшего. Это реваншизм неудовлетворённых своим статусом и положением. Первое издание исламизма в виде идей ал-Афгани было реакцией на колониальное вторжение европейских держав. Сейид Кутб реагировал на тотальное доминирование западных идей в уже, вроде бы, послеколониальное время. А третья, сегодняшняя, волна исламизма – это ответ на глобализующуюся экономику, где окончательно растворяются национальные границы и культуры их населяющие.

Традиция, если понимать её не в маргинальном геноновском смысле, а в общепринятом историческом, примерно с XVII века переживает стагнацию и упадок. Традиционная жизнь полупериферии и периферии разлагается, заменяясь новыми идеями и технологиями. Метрополия, раньше и эффективнее вступив в современность, вынудила подтягиваться конкурентов, если они не хотели в этой гонке проиграть. Но этот процесс нёс не только плюсы (падение смертности, решение эпидемиологических проблем, рост грамотности), но и проблемы, которые не перечислишь в скобках. Всегда, от самого рождения человечества, главной и наиужаснейшей проблемой было разрушение «традиционного общества», под которым обычно понимается соседская крестьянская община и связанные с ней социальные и культурные атрибуты.

Соседская община сменяет общину родовую и представляет собой несколько семей, живущих на определённой территории, владеющих как коллективной (земля, пруд, выпасы), так и индивидуальной собственностью (дом, огород). Жизнь в такой общине строго регламентирована как местным самоуправлением (старостой и богачами), внешним фактором (налогами и повинностями государству), культурными установками (осознание своей особенности, отличности) и религиозными практиками (сектантскими или официальными). Понятие «соседская община» тоже не монолитно. Выделяют раннюю и позднюю соседские общины, как и сами общины отличаются от региона к региону. К поздней соседской общине может быть причислена русская крестьянская община конца XIX-начала ХХ веков. В любом случае, община – это законсервированное состояние жизни. Община очень неохотно отпускает на волю своих членов, не даёт сформировать наёмный рынок труда, поэтому государство в определённой момент ей «помогает» – огораживанием, отбиранием земель, коллективизацией, дроблением на индивидуальные фермерские или хуторские хозяйства.

Вопреки распространённому мнению традиционный мир не обладает какой-либо могущественной многодетностью. Традиционная русская семья никогда не была многодетной. Она много рожала и много хоронила, а до взрослого возраста, как и сейчас, доживала пара или несколько детей. В противном случае мы бы имели миллиардные населения ещё в Средневековье. Более того, общине невыгодно быть многолюдной, ведь иначе придётся перераспределять и дробить землю, которой и так недостаточно, поэтому тем же нищим батракам, а также младшим сыновьям (привет многочисленным сказкам) было трудно обзавестись семьёй. Взрыв рождаемости происходит лишь при крушении общины: доступ к ресурсам и новым технологиям, а также снятие социальных и половых запретов делают своё дело.

Так, чтобы удвоить население Земли с 1 до 2 миллиардов понадобилось больше ста лет – с 1820 по 1927 год. Для сравнения предыдущее удвоение произошло примерно за полтысячелетия (в XIV веке население Земли по разным прикидкам составляло около полумиллиарда). Но c 1927 года не прошло ещё и ста лет, как население Земли более чем утроилось аж до 7,2 миллиарда. И это при общем замедлении темпов роста. То есть по-настоящему взрывной рост населения начался относительно недавно.

В истории человечества нет и не было крови большей, нежели ломка традиционной общины. Это в том числе убило Российскую империю. Когда власть в 1861 году всё-таки решилась поломать общину, то на волю вышли миллионы людей, которые хлынули в города. За полвека абсорбировать их просто не успели. Простой пример: в 1869 году в Петербурге было 215 тысяч крестьян по происхождению (примерно 32%), а в 1910 уже 1310 тысяч (примерно 68%). Т.е. столица почти на две трети состояла из приезжих! В городах образовались криминальные русские землячества, первые аналоги современные кавказских и среднеазиатских землячеств, которые даже занимались тем же самым – шли в бандитизм и террор. Тема малоизученная и очень выглаженная, где про криминал, связанный с русскими землячествами почти не говорят, тогда как криминальная статистика просто кричит об обратном. Непаханое поле для исследований! К примеру, чем занимаются сегодняшние гости в России? Да вот тем же общепитом – держат кафешки и рестораны, все эти бесконечные «Ереваны» и «Миланы». Тем же самым в начале ХХ века занимались русские землячества, открывающие повсюду трактиры «Ростов» и «Ярославец». Бандитскими у нас обычно называют «девяностые», тогда как по-настоящему бандитским было первое десятилетие ХХ века.

Историк Анна Гейфман подсчитала, что с начала января 1908-го и по середину мая 1910-го в Империи было совершенно почти 20 000 террористических актов, т.е. примерно 40 терактов в день. А с октября 1905-го по октябрь 1906-го погибло и было ранено 3611 должностных лиц. То есть примерно по десять чиновников в день. Ничего сравнимого в девяностые просто не было. Другой историк, Лев Лурье, приводит следующие цифры: если в 1900 году в Петербурге судили по обвинению в убийстве только 227 человек, то в 1913 уже 794. По остальным тяжким статьям зафиксирован такой же трёхкратный рост. Хулиганских дел стало больше с 2512 до 9512 (не считая мелкого хулиганства). Для сравнения (пусть и не совсем корректного, ибо с 1911 года имперскую статистику ведут не по убийствам, а по делам) в столичной двенадцатимиллионной (официально) Москве за 2013 год зафиксировано около четырёхсот убийств, т.е. в два раза меньше, чем в двухмиллионной столице 1913 года. Да что говорить – по данным окружных судов Империи за 1913 год зафиксировано 34 438 дел (то есть число убитых ещё выше) об убийствах, а в нынешней России цифра погибших от убийств колеблется около 12,000 человек. Это примерно 20 убийств на 100 000 в 1913-ом и 8,5 на 100 000 в 2013-м. Дореволюционный статик Е.Тарновский полагал, что реальная преступность была в 14 раз выше учтённой, а исследователь С.С. Остроумов оценивал ежегодное число уголовных дел перед ПМВ в 2,5 миллиона. Нетрудно понять, что массы маргиналов и уголовников, когда Система начала трещать и падать, тут же помогли ей упасть.

То есть когда ломается община, сразу же растёт рождаемость – как из-за более доступной медицины, так и освоения новых земель. Но пригодной земли мало, и излишки населения устремляются в города, где могут добыть средства для существования. Образуется маргинальная среда, которая отныне чувствует себя свободно. Над маргиналами больше не властвует закрытый мiр традиции, где все друг друга знают и всё на виду. Рядом нет авторитетных сельчан, которые блюдут порядок, но зато рядом чужие – местные, из других губерний, иностранцы, слесари и учителя, всё такое разное и неоднозначное. Обычное право, когда чуть что бьют батогами, теряет свою силу, а о праве уголовном маргиналы даже не подозревают или не относят его правила на счёт себя – я изнасиловал, потому что у неё была короткая юбка. Маргинал не связан с новыми социальными условиями, поэтому он готов рискнуть жизнью или здоровьем, чтобы их изменить и занять место повыше.

Ныне сложилась схожая ситуация, но уже в глобальном масштабе. Есть урбанизированная метрополия и частично урбанизированная полупериферия, и титанический массив аграрных и послеаграрных стран периферии. Глобальный Юг, выходит из общины и устремляется на глобальный Север. В прошлом веке города Севера высасывали Ярославскую губернию или Бретань, а сегодня Среднюю Азию и Африку. Удивительно и то, что таких прецедентов в мировой истории ещё не было. Некуда обратиться за сравнением и перспективой. Даже Великое переселение народов или миграции бронзового века не идут в сравнение с миром, который впервые стал полностью открытым. Многим кажется, что куда уж «открытие», но это только начало – в ХХI веке на Север ломанутся даже не десятки, а сотни миллионов маргиналов.

Ведь маргинал всегда находится на распутье, и он не может его адекватно осмыслить (очень трудно, всю жизнь убирая навоз, ориентироваться в городе с метрополитеном и показом мод), поэтому легко попадает под влияние тех, кто реальность маргиналу объяснить в состоянии. Оказавшись в новых для него условия маргинал склонен оценивать их негативно, как часто оценивается чужачество и новизна. Вспомним, что Сейид Кутб пересмотрел свои взгляды после посещения США. А что можно противопоставить новому? Предыдущее состояние, традиционный мир, откуда в город пришёл маргинал. Проблема в том, что традиционного мира для маргинала не осталось, ибо он уже совершил из него исход. Это порождает миф и агрессию – человек стремится вернуть то, что исчезло, заменив традиционный мир каким-то новоделом. Отсюда все формы исламизма – грусть по утраченному времени и попытка сокрушить то, что это время украло.

Так из разлома традиционного общества выходит современный терроризм. Его не стоит путать с личным терроризмом или простым военным механизмом. Организационный терроризм современного типа возникает как попытка создать структуру для отпора той силе, которая выбила из-под ног традиционную опору cуществования. Поэтому территория терроризма – это время разрушения общины в России и борьбы католиков с протестантами, еврейская черта осёдлости, сельская Ирландия, сообщества, впавшие в колониальную зависимость, арабы, столкнувшиеся с Западом, и белые расисты всего мира, решившие во главе с Брейвиком, что их привычному миру приходит конец. Получается оксюморон: традиционные общества и структуры прибегают к модерновому явлению терроризма, чтобы отстоять свою традиционную самость, доказывая этим противостоянием то, что традиция уже прошла, уже исчезла.

Cможет ли метрополия и полупериферия выдержать новый слом традиционного общества? Предыдущий привёл к национальным, культурным и социалистическим революциям, которые играючи уничтожили могущественные империи. Сегодняшняя демографическая волна хоть и катит издалека, но её размер несоизмерим с предыдущей. Она несёт с собой волны неизбежного исламистского терроризма. Он имеет объяснение, которое глубже и страшнее одной лишь религии. Община трещит по швам по всей периферии Юга. И везде, где трескается асфальт, зачем-то положенный на лесные тропы, прорастает зловещая чёрная фиалка.


.